Палатки на озере Ильмень

Палатки на озере Ильмень

Зимнее озероМой отпуск пришелся на зиму, и я решил провести его в палатке на озере Ильмень.
Очень ярко, очень выпукло помнится одна ночь. В большой геологической палатке без пола поставлена палатка поменьше, просверлены во льду лунки, возле них укреплено алюминиевое кресло. Хорошо сидеть в нем при свете чуть потрескивающей свечи, когда в черной воде неподвижно застыли притопленные пенопластовые поплавки, а из транзистора льется тихая мелодия...

В другом углу палатки синеет пламя газовой плитки. Когда в чайнике начинал клокотать кипяток, я сыпал в него заварку, не торопясь, поглядывая на поплавки, пил чай мелкими глотками из эмалированной кружки.
Изредка язычком колокольчика начинал биться в лунке белый поплавок. Клевала крупная плотва. Чешуя у нее шершавая, как терка, в отсветах свечи — черно-белая, похожая на шахматную доску. В три часа ночи попался зеленый налимчик.

Я вышел из палатки. Вокруг было озеро, озеро подо льдом. За черным горизонтом, где не видно было ни единого огонька, спали в своих домах люди... Стояла удивительная тишина.
Я глянул на небо. Оттуда смотрели на меня родные новгородские звезды величиной с металлический рубль.
Долго стоял я на морозе, любуясь красотой ночи. Только основательно заиндевев, пошел в тепло палатки.
Утром, еще только наметилась светлая полоска зари, выхожу проверить жерлицы, поставленные на щук.
Котелок для живцов, оставленный на морозе, промерз насквозь, а в «аквариуме», под коркой образовавшегося за ночь льда, гуляют сонные рыбки. Отдежурив свою ночную смену, месяц побледнел, но все еще медлит уходить с невысокого линялого неба.

Торопливо очищаю лунку от намерзшего льда. Леска идет легко. Пусто! Во второй лунке тоже пусто, а в третьей вдруг бьет в руку... Резкий рывок! Я готов к нему, но все равно перехватывает дыхание. Вот ради этих азартных секунд и мерзнешь на льду, ради них и затеяно путешествие...
Зимой недолго продолжается борьба даже с крупной щукой. В конце концов ее удается ввести в лунку. Вздымается вода вместе с осколками битого льда,, и затем, как поршень, выскакивает на лед огромная рыбина.
Глаза у нее горят, челюсти клацают. Она прыгает по снегу, встает на голову, извивается в бессильной ярости. И кажется — попади ей в зубы железная пешня, вмиг перекусит ее.
Вот уже вроде все — конец, уснула. Но это только передышка. Через минуту начинаются новые акробатические прыжки: щука встает на хвост, на голову, изгибается дугой...

Наконец, тускнеют на боках рыбины блестящие пятна, красно-желтый полосатый хвост слабеет, сухой рассыпчатый снег со всех сторон налипает на мокрую чешую. В толстой снежной шубе пропало все грозное очарование хищницы.

И что удивительно: рядом на снегу всегда оказывается несколько крошечных снетков. Вероятно, они, как спутники, крутятся около щуки, и их подхватывает напором воды, общим течением.
Идут чередою дни, лунок уже больше рубить не надо. «Хозяйство» налажено, я похаживаю по периметру гигантского прямоугольника, проверяю снасти и собираю улов.
И вдруг в один прекрасный безоблачный день, когда поймано рекордное количество щук, беспокойство закрадывается в душу. Зачем мне столько рыбы? Почему я здесь застрял? Не пора ли двинуться дальше?
Решительно выпускаю обратно в озеро живцов, собираю имущество, впрягаюсь в сани и иду навстречу неизвестности.

Свет волнами ходит по приглаженной ветрами поверхности снега. Каждая снежинка, каждый ледяной осколок отражает во все стороны лучики, лучи, искры. Свет льется сверху, снизу, с боков, забивается под темные очки. Чтобы отдохнуть от него, шагаю какое-то время с закрытыми глазами.
За спиной остается и долго еще маячит стальной полоской незамерзающая полынья — начало Волхова. Однажды зимой (давно это было!) мы примчались по ней на лодке и сели на «мель» — это оказалась башня танка. Теперь этот танк, освобождавший Новгород в январе 1944 года, стоит в Новгородском кремле...
Пот заливает глаза. Постепенно снимаю с себя шубу, шапку, рукавицы, но все равно жарко. «Пить, пить, пить»— скрипят полозья.

Пора делать привал. Ставлю наскоро палатку, прорубаю лед, чтобы пить не безвкусный снеговой, а настоящий ильменский чай. В палатке скоро становится тепло, даже жарко. Лежу на раскладушке — отдыхаю. И вдруг рядом — треньканье синицы. Кругом беспредельные просторы, можно вообразить себя хоть на Северном полюсе, но птица как-то сумела узреть тебя, твой скарб, вертится около, косит бусинкой глаза на обеденные крошки...

Пора снова трогаться в путь. Наст в изломах зеленеет, шар солнца, коснувшись снега, краснеет, раскаляется, только что не шипит.
На ночевку останавливаюсь в Аркадских заливах. Утром, едва откинув полу палатки, вижу перед собой строгие глаза лисицы, вдвойне рыжей от восходящего солнца. Поглядев на меня внимательно, она отпрыгнула и понеслась в сторону Баклани. Там, где речка впадает в Синецкий залив, живут странные окуни. Вначале ничего не мог понять: леска четко подрагивала, но торопливые подсечки ничего не дампе. Так было в одной лунке, в другой...

Тогда я лег на снег и, накинув на голову плащ, стал смотреть в воду.
Вокруг серебряной мормышки-«капельки» оцепенело стояли небольшие окуньки. Свет из соседней лунки прожекторным лучом освещал их яркие красные хвосты, полосатые спины. Иногда какая-нибудь из рыбок решительно подплывала к приманке и, не хватая ее ртом, как-то ловко, пофутбольному извернувшись, поддавала головой. Остальные окуни, возбужденно шевеля плавниками, следили, как мормышка, несколько раз качнувшись, замирала. Неожиданно один из них ринулся к «капельке» и схватил ее.

Рука моя непроизвольно дернулась, но я опоздал с подсечкой. Окунь с силой выплюнул приманку, она полетела пулей и ударила соседа по носу...
И вдруг окуньков как ветром сдуло. Серыми тенями, колючки прижаты, не обращая внимания на приманку, ряд за рядом шли и шли ерши. Как-то не по себе стало от их плотных рядов, и я, не дождавшись конца этого шествия, замерзнув, нырнул в свой уютный домик.

Около Железного острова доживает свой век один из ориентиров озера — старый маяк. Он теперь не нужен, его сменила автоматика. Если он сам не рухнет, вероятно, его скоро разрежут на металлолом.
А какие просторы вокруг! Извивается белой лентой ловить, вбирая в себя множество рек и речушек. Вдали на бугре виднеется рыбацкое село Взвод. За Взводом, словно шапкой, накрыта дымной завесой Старая Русса. Из Руссы в Шимск протянулось асфальтовое шоссе. И уже нет желания ловить рыбу. Хочется двигаться вперед, вперед, и обойти озеро вдоль зимних его берегов.
Особенно красиво смотрится озеро около Коростыни. Обрывы высоченные, непривычные для Ильменя, и, когда бьешь лунку, эхо отскакивает от слоистых желто-коричневых плит. У Коростыни в озеро вдается мыс, заросший деревьями, и палатку можно ставить не на лед, а на землю.
На дымок, проваливаясь в снегу, приходит из деревни любопытный мальчик Сережа Хорее, мой старый знакомый. Он вроде за эти годы подрос, но шапка все так же сползает ему на нос, а по лицу рассыпаны все такие же крупные веснушки.

— Дядя, это опять вы?— говорит он мне.

Конфет у меня нет, сахар для современных мальчишек — не лакомство, и я дарю ему зимнюю блесенку.
Серега удовлетворенно солит, рассматривая подарок.
Потом мы с ним хлебаем уху и солидно беседуем о рыбалке. Я вспоминаю, каких рыб лавливал в озере: трехкилограммовых лещей, судаков, у которых радужные спинные плавники были, как поднятые паруса...
И вновь скрипят за спиной мои верные сани. Путь мой теперь — к устью Меты. За день не успеваю сделать переход и ставлю на ночь палатку где-то посредине озера. Вышел из палатки, огляделся — ни точки, ни черточки вокруг. Лишь где-то далеко светятся теплом огоньки деревенских изб. Но я не чувствую одиночества, я привык к тихим морозным ночам, безмолвие которых изредка нарушается треском льда или гудением пролетающего над озером рейсового самолета. Даже спится в моем брезентовом домике лучше, чем в городе.

В моих зимних походах по Ильменю бывало и так, что посреди ледяной пустыни заставала меня злая пурга. Палатка оказывалась в таких случаях просто спасением.
Вот ни с того ни с сего, при ясном небе потянул с севера ветерок, заструилась под ногами поземка, у горизонта начало наливаться, распухать белое снежное облако. Я тут же принимаюсь ставить палатку. Вмораживаю намертво в лед растяжки и начинаю вырезать маленькой ножовкой снежные кирпичи и поливать их водой, чтобы закрыть ими палатку с северной стороны. Работаю до тех пор, пока хватает сил.
А пурга разыгрывается вовсю, горизонтально летит острый колючий снег. Солнце блекнет, вот уже вместо него на небе — белое неясное пятно, но скоро и оно исчезает.

А в палатке тепло, снежные кирпичи смерзлись и надежно защищают от порывов ветра...
В последние годы я увлекся и летними походами, но, отмахиваясь от мошкары где-нибудь в Полистовских болотах на Псковщине или шагая по пути «из варяг в греки» в сторону Смоленска, неизменно вспоминаю зимние дни на Ильмене, чистые закаты, хрустальную звенящую тишину. Недавно летел в командировку в Боровичи. Местный самолетик с трудом выгребал против ветра, и мы надолго зависли над озером.

— Смотри-ка, палатки на льду! Наверное, гидрологи? — толкнул меня в бок сосед.
Возле устья застывшей Меты стояли две оранжевые палатки. Синея тенями в колеях, вела к ним санная дорожка.
И я понял: не гидрологи это, а, скорее всего, мои приятели. Всю осень, готовясь к путешествию, они выспрашивали меня о рыбалке на Ильмене, о маршрутах и прочих подробностях.

Сердце у меня заныло, и я подумал: непременно снова пойду по этому морозному солнечному пути. И теперь уже не один. Приятели втягиваются в эти походы, братья из Ленинграда намерены приехать. А на днях получил письмо от Сережи Хорева (он теперь в девятом классе), обещает примкнуть к экспедиции. И главное: сын мой два года конструирует какой-то пневматический спальный мешок, в котором, по его расчетам, можно будет спать без палатки. Надо проверить...
М. Костров г. Новгород